Когда-то жил, говорят, Чаарчахаан, человек с острым умом, прославившийся своей смелостью.
Говорят, он был честным человеком, никогда не воровал, не разорял. Как говорится, лежащую корову не трогал, жесткую траву не топтал. Такой он был покладистый. Вместе с тем он ничего не боялся, был бесстрашным, говорят.
Однажды летом он шел на охоту. Когда так шел, увидел на крутом яре стоит, оказывается, толстая лиственница, больше чем в обхват человека. На той лиственнице вырос огромный древесный гриб. Чаарчахаан слышал, что этот гриб служит лекарством от болезни живота, поэтому он ударил кулаком, чтобы взять отбитую часть с собою.
Рука прилипла. Чаарчахаан очень удивился. Теперь ударил он левой рукой. И эта рука тоже прилипла. Пнул ногами, они так же прилипли. Наконец осталась только голова. «Сейчас все равно не смогу убежать», — думает он и ударяет лбом. Лоб тоже прилипает. Стоит он так долго, что за это время мог свариться горшок с мерзлым мясом.
Вдруг в стороне от него темный лес как будто мгновенно расступился и появляется Алаа Могус. Он подошел и начал громко смеяться, говоря: «Досыта не наедался уже девять дней, голодал я уже восемь дней. Не знаменитый ли Чаарчахаан попался в мои волшебные сети?». И облизнул свои усы, подобные соединенным хвостам двух вороных жеребцов. Подошел к лиственнице и громко фыркнул. Чаарчахаан сразу отлип от дерева. Когда он падал, Могус схватил его на лету и сунул в свою кожаную сумку.
Чаарчахаан стал думать. Потом достал свой нож и разрезал кожаную сумку, выпал на землю и убежал. Алаа Могус, хотя и был удальцом, все же не заметил этого и продолжал идти шестисаженными шагами.
Чаарчахаан прибежал в лес, натолкал под свою доху всякого корья и лег. Когда он так лежал, приходит искавший его Алаа Могус. «Чертов гнус, оказывается, вот где ты лежишь!» — и начал пинать Чаарчахаана. Тогда с хрустом стало ломаться корье.
— Паренек! У тебя, наверно, сломалось девять ребер, разбилось восемь ребер, — положив себе на спину, Могус принес его домой. Своим детям сказал:
— Деточки мои, к моему приходу сварите его.
Затем он быстро ушел.
Чаарчахаан подумал и сказал:
— Ну, детки! Давайте, помойтесь и встаньте в ряд. Самому беленькому из вас сделаю ложку.
Ребята соглашаются, старательно вымывшись, становятся в ряд. Тогда Чаарчахаан говорит:
— Теперь принесите мне самый острый меч своего отца. У меня нет ни топора, ни ножа.
Старший мальчик приносит острый меч. Чаарчахаан мечом Алаа Могуса одним взмахом отрубает головы девяти детей. Детские головы кладет в постель, как будто они спали. Мясо их сварил и сам за камельком роет себе нору и выводит ее наружу, за домом. Затем, продолбил шесток, кладет пешню, чтобы она нагрелась докрасна.
Когда он сидел в норе своей, входит в дом Алаа Могус и кричит своим детям: «Вставайте!».
Выложив мясо на стол, он сначала попробовал крови и сказал: «Неужели Чаарчахаан мне кровный родственник? Что-то у меня дернулась жила кровного родства».
Потом покушал сердце и сказал: «Неужели Чаарчахаан мне сердечная родня? Сердце у меня забилось».
Затем, говоря: «Эти мерзавцы почему не встают?" — он одернул одеяло. Головы его детей со стуком покатились на пол.
— Вот в чем дело! То-то было все так странно, — сказал он и крикнул: — Чаарчахаан!
Голос за домом отвечает: «О-оп!». Алаа Могус, проломив стену, выскочил наружу. Там Чаарчахаана не оказалось.
— Чаарчахаан!
Теперь голос из дома отвечает: «О-оп!»
Он вскакивает в дом.
— Чаарчахаан, где ты?
— Вот здесь, за камельком. В норе нахожусь.
Услышав это, Алаа Могус заскочил за камелек. Пытается просунуть голову в нору, но не может.
— Лезь задом, тогда пройдешь.
Когда Алаа Могус влез задом наперед до поясницы, Чаарчахаан протыкает его сзади раскаленной пешней. И то, говорят, Алаа Могус еще смог сказать такие слова:
— Из двух моих рук сделай себе весла, кости моей спины сделай лодкой, голенную кость мою сделай себе столбом в балагане. Из моего черепа сделай себе котел, глазницы мои сделай себе чашками, — так сказав, он умер.
Чаарчахаан сделал себе весла из рук Алаа Могуса, из спины лодку, столб из голени, котел из черепа, чашку из глазниц и жил да поживая, говорят.
Жила когда-то одна старуха, и был у нее сын ростом в шесть кулаков. Жили бедно, все богатство состояло из тощей коровенки, так что часто приходилось кормиться подаянием.
Однажды, когда старуха ушла собирать милостыню, ее сын, всегда носивший на поясе маленький топорик, забрался в хлев, зарубил корову, вырезал из нее почки и бросил в горящий камелек. Когда почки обгорели дочерна, вытащил их из огня, положил в карман и пошел из дому, куда глаза глядят.
Вернулась мать, не застав сына, всполошилась, но сколько ни искала, нигде не нашла.
А парень шел-шел и до северного моря дошел. Видит — стоит на берегу огромный дом. Парень зашел в дом, а в нем, оказывается, богатырь живет.
— Откуда заявился, малыш? — спрашивает богатырь.
Не испугался парень.
— Я не малыш, — отвечает. — Я тоже богатырь.
— Ну, допустим, — говорит хозяин дома. — А на чем свою богатырскую силу показать можешь?
— Я могу растереть в пыль морской камень-голыш и пустить ту пыль по ветру, — сказал парень.
— Хорошо. Я тоже люблю это дело. Так что пойдем на берег моря и будем вместе растирать камни-голыши, — предлагает богатырь.
Пошли к морю, нашли черные камни-голыши.
— Ну, давай, растирай камень-голыш, — сказал богатырь.
—Да нет, — стал отнекиваться парень, — ты, как большой богатырь, первым начни.
Богатырь берет первый же попавшийся камень и растирает его своими могучими руками в порошок. А парень тем временем взятые на берегу камни незаметно засовывает в карман и берет в руки обугленные почки. Ну, а такие почки долго ли растереть в порошок!
Сравнили, у кого как получилось. У богатыря крупинки оказались покрупнее. Подивился богатырь силе парня.
Время было к вечеру, вернулись в дом, начали укладываться спать. Парень хоть по-прежнему и храбрился, но было ему не до сна, лежит, прислушивается. И средь ночи слышит, как богатырь встает со своего ложа и берется за меч булатный. Парень тихонько спрыгнул с постели и прижался к дверной притолоке. Богатырь же, ничего не заметив, подошел к постели и с размаху ударил поперек ее своим мечом-булатом.
— Что ж ты, дружище, на товарища замахиваешься! — говорит парень. — Хорошо, я успел увернуться.
Богатырь от неожиданности так испугался, что даже меч из рук выронил.
А парень отворил дверь и пошел дальше, куда глаза глядят. В одном месте попалась ему стая снегирей, он поймал одного и положил в карман.
Долго ли, коротко ли шел, до южного моря дошел. И на самом берегу опять огромный высоченный дом видит. Заходит в дом, а там еще более могучий и грозный богатырь сидит.
— Откуда и зачем явился, малыш? — спрашивает.
— Я не малыш, я тоже богатырь, — отвечает парень.
— И на чем же свою богатырскую удаль и силу показать можешь?
— Я могу бросить белый морской камень — так далеко и высоко, что он скроется из глаз.
— Как хорошо-то! — обрадовался хозяин дома. — Я тоже люблю от нечего делать кидать белые камни. Пойдем, померяемся, у кого они дальше полетят.
Пошли к морю, нашли белые камни.
— Давай кидай, — говорит богатырь.
— Нет, сначала ты кидай, ты постарше, — отвечает парень.
Размахивается богатырь, кидает камень, но как ни далеко он летит, а глазам все же видно. Парень тем временем кладет камень в карман, а вместо него подбрасывает вверх снегиря. Тот улетает и скрывается из виду. Богатырь удивляется необыкновенной силе парня.
На этот раз парень не остается ночевать.
—Еще рано, так что пойду дальше, — сказал он и попрощался с богатырем.
Шел-шел, в большое селение на берегу восточного моря пришел. Там узнал, что живет в селении поп, у попа есть дочь — красавица, и как раз в этот день пришли ее сватать два злых чудовища-абаасы. А еще ему сказали, что время от времени выходит из моря страшный бык, начинает бродить по берегу и мычать, и кто ему ни попадается навстречу — всех в его пасть само собой затягивает.
Нашел парень попа. Тот сидит, горюет: вот-вот лишится и дочери, и всех своих прихожан.
— Ты здесь за главного? — говорит парень. — Почему же не убьете морского быка, который пожирает людей? И почему ты собираешься отдать свою дочь за чудовище-абаасы?
— Ни с быком, ни с абаасы некому совладать, — отвечает поп. — Все богатыри, какие были, сложили свои головы. Может, ты выручишь?
— Что ж, надо попробовать, — сказал парень. — Начну, пожалуй, с абаасы. Укажи мне дом, который они выбрали своим пристанищем.
— На самом конце селения увидишь большущий дом — там и расположились эти чудовища, — объяснил поп.
Парень идет в конец селения, заходит в большой дом и видит: на лавках перед очагом лежат голова к голове два одноглазых чудовища-абаасы. Спрятавшись за очаг, парень кидает камень в единственное око ближнего абаасы. Тот кричит на товарища:
— Ты что, хочешь слепым меня сделать?
Товарищ отвечает, что и знать ничего не знает, и нечего, мол, орать. Начинается ругань, а потом и драка. Дерутся абаасы всю ночь, а на рассвете, выбившись из сил, оба чуть не замертво падают. Парень выскакивает из укрытия, отсекает своим топориком головы обоим чудовищам.
Одно дело сделано. Парень идет к попу.
— Ну что, убил? — спрашивает поп.
— Готово, — отвечает парень. — Теперь показывай мне, где найти морского быка. Только уговор: если я и с быком управлюсь, отдашь мне в жены дочь и половину своего богатства.
Поп на все согласен, лишь бы парень быка порешил, смертельную угрозу от селения отвел.
— Пойдешь берегом, увидишь дерево Аал Луук Мас, — говорит поп. — Так вот, бык выходит из моря у того дерева.
Нашел парень на берегу моря дерево Аал Луук Мас, прислонился к нему в ожидании. Ждать пришлось недолго. Из моря показался огромный бык, замычал и пошел берегом. Люди ли, скот ли какой ему навстречу попадались — всех, как в водоворот, втягивало в его обширную пасть. Если бы парень не держался за дерево Аал Луук Мас, и его бы могло втянуть.
Но вот бык заметил парня и с разбегу ударил рогами в дерево. Дерево не выдержало, повалилось. Разъярившийся бык стал бодать пень, должно быть, хотел вывернуть его с корнем. И тут рога его попали в расщелину и завязли там. И так, и этак крутит головой бык, хочет вытащить рога, а ничего не получается. Бился, бился, стал изнемогать. Парень со своим топориком подскочил к быку и начал рубить его могучую шею. Три дня и три ночи рубил, только на четвертый бычья голова отлетела от туловища. И второе дело было сделано. Приходит парень к попу.
— Ну что, убил? — спрашивает поп.
— Что за вопрос! — отвечает наш парень. — Мне ли не совладать с каким-то бычишкой!
Богатыри дивились необыкновенной силе парня, что же о поповском удивлении остается говорить! Напоил-накормил он парня, потом разодел- нарядил и к своей дочери повел. Справили честь по чести свадьбу, поп молодым половину своего богатства выделил.
Пожил парень зятем в поповском доме, захотелось в родные края к матери вернуться. Вернулся вместе с молодой женой и богатством, а мать его еле жива от горя по нему: ведь он уйти-то от нее ушел, а сказать, куда и зачем, не сказал.
Утешил он мать, повинился перед ней, и зажили они богато и счастливо.
Полное собрание сочинений и трудов : в 14 томах / Д. К. Сивцев-Суорун Омоллоон ; [сост. С..А. Леонтьева ; редкол.: В. Н. Иванов (гл. ред.), Р. Р. Жиркова; худож. Г. И. Попов]. Якутск: Якутия, 2006.
Т. 7 : Саха остуоруйалара / [ред. седьмого тома Р. С. Сибирякова]. - 2007. - 304 с. : ил.
БЫЧЫ-БЫЧЫХАН И ЛЭГЛЭР БЭРГЭСЭ
Бычы-Бычыхан и Лэглэр Бэргэсэ жили хоть и вместе, а дружбы между ними не было. Они и пропитание добывали по-разному: Бычы-Бычыхан ловил рыбу, а Лэглэр Бэргэсэ промышлял белок.
Как-то Бычы-Бычыхан пошел ставить верши, вернулся домой с пустыми руками: какой может быть улов, если ловушки только поставлены! А Лэглэр Бэргэсэ в этот день добыл двух белок. Пришел, сварил себе обед из беличьих тушек, одну съел, другую на утро оставил. У голодного Бычы-Бычыхана при виде пищи слюнки потекли.
— Друг, Лэглэр Бэргэсэ, поделился бы добычей, — говорит товарищу. — Завтра я наловлю рыбу — тоже поделюсь.
— Не могу, — отказал Лэглэр Бэргэсэ ему. — Мне утром надо как следует поесть, а то силы не хватит целый день по лесу ходить.
Так и пришлось Бычы-Бычыхану ложиться спать голодным. Добычливый охотник Лэглэр Бэргэсэ спит крепко и встает рано. Голодный сосед спит плохо и встает поздно. Когда он встал, Лэглэр Бэргэсэ уже успел съесть вторую беличью тушку и отправиться на охоту.
Побрел и Бычы-Бычыхан осматривать свои верши. Попались ему два здоровенных налима. Радостный идет он домой.
Вскоре возвращается с охоты и Лэглэр Бэргэсэ. В этот день удачи ему не было и вернулся он ни с чем.
Бычы-Бычыхан сварил из налимов обед. Сварил, садится есть.
— Друг, Бычы-Бычыхан, дал бы и мне рыбки, — просит Лэглэр Бэргэсэ.
— Ты-то мне вчера мяса дал? — отвечает товарищ. — Если бы ты вчера поделился, тогда и я бы с тобой рыбу поделил.
Жалеет Лэглэр Бэргэсэ, что вчера пожадничал, да теперь жалей не жалей, дело не поправишь. Придется ложиться на голодный желудок.
Сытый Бычы Бычыхан встает рано, голодный Лэглэр Бэргэсэ намного; позже. Каждый уходит своей дорогой: один идет на реку, другой в лес.
Бычы-Бычыхан на этот раз вынимает из вершей сразу несколько налимов. От радости он начал прыгать через прорубь. Прыгал, прыгал, поскользнулся, угодил прямо в прорубь и утонул.
Лэглэр Бэргэсэ в этот день на охоте тоже повезло: он убил двух белок. Но ему показалось этого мало, погнался за третьей. Догнал, выстрелил в белку, когда та уселась на суку лиственницы, а сук возьми да обломись и — прямо ему на голову. Упал охотник и больше не встал.
Вот так и погибли в один день два живших вместе человека.
Старые люди говорят, что, если бы они не только называли один другого "другом", но и в самом деле дружили, ничего плохого с ними бы не произошло, и они жили бы себе да жили. Может, и до наших дней бы дожили.
Полное собрание сочинений и трудов : в 14 томах / Д. К. Сивцев-Суорун Омоллоон ; [сост. С..А. Леонтьева ; редкол.: В. Н. Иванов (гл. ред.), Р. Р. Жиркова; худож. Г. И. Попов]. Якутск: Якутия, 2006.
Т. 7 : Саха остуоруйалара / [ред. седьмого тома Р. С. Сибирякова]. - 2007. - 304 с. : ил.
ХОНОЛДЖУЙА И ЫМАЛДЖЫЙА
На макушке старинных лет, на хребте предавнишних лет, с лесом бранных годов за спиной жили мирно старик и старуха. Как долго они жили — уж и не знают, сколько лет по земле ходили — не ведают, что ели-пили и от чего в ширину раздались — не помнят.
Родились у них когда-то мальчик и девочка, красавица Ымалджыйа и молодец Хонолджуйа. В достатке и сытости купалось семейство, много добычи добывая.
Но однажды ночью вдруг привиделась старухе женитьба детей, призадумалась она и поняла, что наступило время продолжить росткам ее род человеческий.
— Слышь-ка, старик, — сказала она утром, — знак мне был, пора сыну и дочери нашим жизнь-судьбу свою выверять, достойную пару себе искать.
— Вот ты и скажи им об этом нынче же, — попросила старуха.
— Ладно, — кивнул он головой, — но и ты не молчи.
Во время обеда, зачерпывая своей узорчатой ложкой похлебку с заболонью, промолвил старик степенно:
— Ну, сыночек мой Хонолджуйа, совсем мужчиной ты стал. И годы говорят, и сон-предчувствие указывает, что пора тебе, парень, семьей обзаводиться.
— Так-то оно так, — согласился сын, — но где же невесту отыскать- высватать, в округе-то ни одного соседа с дочкой на выданье нет...
Ничего не ответил старик, призадумался.
Тут старуха речь повела:
— Ну, доченька моя дорогая, что-то ты нравом изменилася, собой переменилася, топот-стук от ног твоих легких умножился, шум-треск от речей вправо-влево пошел, да и посуда твоя греметь собирается... Не догадываешься, отчего бы это?
Скромно потупила взор девушка.
— А все потому, — продолжила старуха и ласково погладила ее по волосам, что замуж тебе пора. Выросла ты, доченька...
— Ладно, после еды обо всем поговорим, — остановил жену старик.
Доели они похлебку, вышли на широкий двор.
— Дети, — обратился старик, — на запад не поворачивайтесь, на север не глядите, на восток и юг смотрите. Вот вам лук добрый да две стрелы. Куда они улетят, куда упадут, — столько и счастья-добра поднимете, род Айыы Дархан продолжите, богатства-благополучия достигнете. Пусть стрелы эти гадальной ложкой всевидящей для вас обернутся. А перед тем как в небо их пустить, благословлю я вас песней своей.
И запел старик громко:
Дьэ-э-э-хэ-хэ!
Кун Айыы Тойон-отец наш,
С золотыми поводьями за спиной
Солнечных детей Айыы,
Зажечь очаг желая,
Прося — говоря — вздыхая,
Кланяться тебе начинаем,
Головы низко склоняем.
В стареющем веке
Колени сгибая,
В увядающем веке
Волосы роняя,
Хотим мы
Для сына с дочерью
Жилье просторное поставить,
Коновязь-сэргэ медную возвысить,
Чтобы счастье-удачу узнали,
Огонь-очаг воспламенили!
Пропев так, махнул он рукой парню, и выстрелил тот в сторону юга. А за ним пустила стрелу девушка в восточную сторону.
Сверкнув-блеснув крупинками золота, взвились высоко обе стрелы и пропали из виду. Обрадовался старик, принялся по бедрам себя хлопать, приговаривая:
— Хорошо вы выстрелили, детки мои, красиво ушли ваши стрелы-судьбы, не иначе как счастье принесут, корень Айыы Дархан спасут. Не стойте же на месте, словно замороженные, торопитесь за ними!
Обняв на прощание родителей, ушли парень с девушкой выискиватъ-выслеживать суженых своих.
Первой к заходу солнца вернулась дочка: но только несчастье в глазах ее светилось, а испуг и волнение. Всплеснула она руками и стала рассказывать:
— О, отец мой! О, мать моя! Приключилось со мной диво дивное, непонятное! Долго не могла я стрелу сыскать, а когда увидела — не поверила. Сидит передо мной от макушки головы до основания хвоста пестрый Ала Тойон в образе хищной птицы и держит мою стрелу поперек в клюве. Хотела я ее забрать — не дает. "Я должен был взять ее — и взял, — говорит, — указ самого Джылга Тойона таков, воля самой природы такова, недаром же породили меня Айысыты..."
О, отец мой! О, мать моя! Как ни старалась я забрать стрелу — ничего не вышло. Видно, судьба моя покориться ему.
— А где же он, жених твой? — спросил старик, почесав голову и тяжело вздохнув.
— Обещал быть через три дня, на рассвете.
Принялись они ждать, не зная, то ли горевать, то ли радоваться.
Не появился жених утром третьего дня, призадумались старики и девушка: а уж не подшутили ли над ними злые абаасы?
И тут раздался на дворе шум-грохот. Выскочили они из жилища и увидели, что сидит жених на главной коновязи, крылья распластав, шею вытянув, клекотом-щелканьем небо потрясая, глазами-молниями сверкая. Испугались они, застыли на месте. А птица-чудище слетела на середину двора, повернулась-кувыркнулась и обратилась парнем-красавцем.
Подошел он к старикам и сказал с почтением:
— Высокому вашему имени поклониться, изначальное имя свое назвать прилетел я к вам следом за стрелой прекрасной дочери вашей, — промолвил и достал стрелу хозяина из колчана.
Ни старик, ни старуха рук к стреле не протянули, и тогда богатырь вложил ее обратно в свой колчан. Взял Ымалджыйу за руку и ввел в родительский дом.
Переступив порог просторного жилища, поклонился, напротив очага усевшись, пищу-дар в него бросил — духов накормил и начал петь как подобает мужчине:
Дьэ-э-э-э!
Я такой родом-племенем человек:
С быстрой упряжкой оленьей,
Громкого ружья не знающий,
Девяти сохатых сухожилья
Высушивший и размявший,
В семь рядов древесину оклеивший,
В три ряда берестой обернувший,
Сделавший могучий лук
Господина тунгуса сын
Догуолджуйа Саар Беге,
Имя имеющий,
Охотясь-промышляя, живу.
В меховую одежду закутавшись,
В метельную зиму
В урасе-жилье укрывшись,
Во вьюжное время
Нисколько не замерзая,
В величии пребывая,
Живу.
Мудрейшие из мудрых,
Щедрейшие из щедрых,
Отдав свою дочь
Мне в жены,
Достойное дело сделаете.
Доброе дело свершите.
Мне, в жене нуждающемуся,
Людьми уменьшающемуся,
Родичами скуднеющему,
Парню молодому
Парню сильному.
Допел и посмотрел на стариков. Птицей, забилось сердце Ымалджыйи, полюбившей его с первого взгляда.
— Отдади-и-им, — протянул довольно старик.
— Отдадим, отдадим!— поспешно подхватила старуха.
И начали они обильное угощение варить-стряпать, к свадебному пиршеству готовиться, а сами все поглядывали на дорогу — далеко ли его судьба завела?
Три дня, три ночи прошло в хлопотах, и появился вечером, перед самым закатом солнца, Хонолджуйа.
— Ну, отец, отправил ты меня в дорогу дальнюю. Вернулся я к вам из земли бескрайней — идти не обойти, из воды широкой — плыть не переплыть, из зелени обильной — глядеть не наглядеться. И зверей, и птиц там — за свою жизнь не перечесть, а вот людей нет. Дуют там ветра теплые, благодатные, сердце и душу радуют, но следа человеческого я не встречал...
— Выходит, не нашел ты невесты? — не вытерпел старик.
— Нашел!.. Да только, как и рассказать-то вам...
— А ты рассказывай как есть, — попросила старуха.
— Шел я, шел, глядел, глядел и вижу: белоснежный, как первая пороша, с черными метками на концах крыльев и хвосте, с красным клювом и лапами, с ободками вокруг глаз прекрасный стерх стоит и стрелу мою под крылом держит.
Говорю я этой белой журавлихе:
— Зачем стрелу мою забрала?
— Нашла и забрала.
— Зачем она тебе, отдай! — попросил ее.
— Не отдам, она теперь моя будет.
— А что же мне делать? — спрашиваю.
—Поезжай домой и жди. Три дня пройдет и три ночи, я сама появлюсь у вас дома между полуденной и вечерней дойкой, когда солнце начнет прятаться за деревья.
— Понял, — говорю, — и — отправился назад.
Что же это такое получается, — начал чесать голову старик. — Почему же все птицы вам попадаются?.. — Призадумался. — Правда, говорят, в старину такое случалось. Мудрый Сээркээн Сэсэн как-то рассказывал... Да и дочке ее птица только счастье принесла, посмотри, какой ей молодец достался. Так что не печалься, будем поджидать твою белокрылую невесту.
Пришел назначенный день и час, обернулись они все в южную сторону и увидели, что едет к ним легкой рысью на белом коне женщина.
Обрадовался Хонолджуйа, навстречу побежал, коня за повод подхватил и рядом пошел. А когда опомнился и глянул — радом с ним вместо всадницы тот самый стерх вышагивает, красными ногами перебирает.
Обомлели старики от этого дива, а стерх вышел на середину подворья и давай танцевать-кружиться, голову вверх вскидывать и кричать:
— Кыырык! Кыырык! Кыырык!
"Неужели человеческую речь здесь позабыла, — призадумался парень, — ведь говорила же со мной в своей стране. Как же жить-говорить с ней теперь?"
А журавлиха вдруг на зеленую траву упала, покаталась на ней, повалялась и обратилась в лучшую из девушек — самую гибкую, самую прекрасную, самую стройную.
Невесте такой радуясь, красоте ее ликуя, все засуетились, улыбками расцвели. А она, не входя в дом, песню-тойук завела:
Сиэй! Сиэй!
Милый дружок, милый дружок!
Главный отец — господин!
Главная мать — госпожа!
Не говорила я вам,
Кто я такая сама,
Сказ вы не слышали мой:
Айыы или бога дитя?
Поела я только "кыырык",
Лишь забавлялась при вас.
Снова, теперь я начну,
Отдохнувшие уста развяжу,
Спавшие уста разомкну.
Закружилась девушка в танце, завертелась, поплыла над землей начала петь.
Собрали они на праздничный пир и ближних, и дальних, и всякий ушел с него сытым да довольным.
Какое множество лет прожили в счастье молодые, сколько лет перезимовали в достатке, — никто не знает. Только известно, что добро-богатство их все больше увеличивалось, а яркая зелень вокруг их жилищ все пуще разрасталась. Так, говорят, было.
Давно это было. Посреди мира, на пупе земли задумали основаться крысы. Построили крепость неприступную с воротами сводчатыми, поставили девяносто складов, восемьдесят амбаров. А было их всего семьдесят шесть крыс да семьдесят седьмой — Крысий голова. Травами да корешками, былинками да плодами наполняли они свои восемьдесят амбаров и девяносто складов. Зазимовали. И все бы хорошо. Да недолго продолжалось общее согласие. Начали делить запасы и поссорились, разругались. Одна на другую смотреть не может, а увидит — так сразу же зубы оскалит, ощетинится. Растащили склады, поели все запасы, каждая сидит в своей норе изгрызенная, исхудавшая, голодная.
Но опять пришла весна, опять стало пищи вдоволь. Отъелись и стати впрок запасать. А чтобы не повторилась прошлогодняя история, собрали собрание и выбрали на нем Старшего князя, назначили десятником.
Живут-поживают. И сами разжирели, гладкой шерстью обросли, и склады-амбары доверху наполнили. Прозимовали сытно, беззаботно.
Снова пришла весна, пришло тепло. Да новая беда: растаяли снега, разлились воды, сделался потоп. Крепость неприступную с воротами сводчатыми размыло, девяносто складов взломало, восемьдесят амбаров затопило. Куда ни погляди — кругом шумит, бурлит вода. Взобрались крысы на самый верх крепостной башни, сидят тесно друг к другу, от холода и страха дрожат. Но и там недолго просидели: и туда доплеснули волны, смыли всех и унесли. Каждый спасался, как мог.
Голова поначалу плавал, а потом из сил выбился, захлебываться стал. И тут нежданно-негаданно наткнулся на Старшего князя. Обрадовался, влез на князя, сел верхом, дальше поплыли. А только Голова был тяжелый — известное дело, ел слаще других, откормился — и скоро не под силу стало держать его на себе Старшему князю; начал тот захлебываться. "Почтенный Голова, господин наш, — говорит Старший князь, — нету больше сил моих! Не дай погибнуть, слезь с меня". "Как же я слезу? — не соглашается Голова. — Если слезу, сам погибну. Нет уж, вези". Хочет его сбросить Старший князь — не получается, крепко сидит на нем Голова. Начали бороться-барахтаться. И по-разному бывало: сидел Голова на Князе, сидел и Князь на Голове. А вода их все несет да несет на север.
Наконец, прибило их течением к гладкой скале с небольшим каменным приступчиком в одном месте. Выскочил Голова на этот приступок, а Князь обессилел совсем, не может выкарабкаться, просит Голову помочь. "Плохо ты меня вез, — ответил тот, — так что теперь сам ищи свою судьбу".
Оттолкнул его от скалы, быстрина подхватила Князя и унесла на север.
Остался Голова один. От всего только что пережитого впал он в забытье: земля под ним закачалась, и солнце на небе померкло. Лежит ни живой, ни мертвый, ждет, что с ним дальше будет.
И тут слышит, что кто-то подошел и говорит: "Скажи, Крысий голова! Ты ли это, имевший посреди мира на пупе земли неприступную крепость и семьдесят шесть соплеменников? Что же с вами случилось? Какие превратности судьбы привели тебя сюда?". Крысий голова ответил: "Кто вы такой, знающий меня и спрашивающий о нашем царстве-государстве?" "Я — остромордая Каменная мышь", — слышит Крысий Голова. Тогда он начал просить-молить Мышь: "От голодной смерти меня спаси — напои, накорми, от всяких напастей защити, дай мне тепло, покажи ласковое солнце!" "Мне жалко тебя, Крысий голова, — отвечала Мышь.— Но ты очень большой, и я не смогу тебе помочь, я не подыму тебя". "Не оставляй на верную гибель, — продолжал просить Голова. — Возьми меня с собой!". "Моя родина далеко отсюда, — сказала Мышь, — по ту сторону вот этой скалы, за восемьюдесятью пропастями, за девяноста взгорьями и долинами, вблизи травяного моря — вот где моя земля, мой дом! Если ты готов пуститься в такой дальний путь, хватайся за мой хвост и крепко держись". Голова, не раздумывая, схватил зубами мышиный хвост, положил на спину Мыши свои лапы. Пустились они в путь-дорогу.
Двадцать один день они путешествовали, двадцать костей в пути изломали, четыре подошвы износили, кожу на брюхе до мяса продрали. Наконец-то вползли на вершину горы. "Теперь, Голова, отпусти меня! — взмолилась Мышь. — Я не могу тащить тебя дальше, силы мои исчерпались. Отпусти, а то оба погибнем — какой тебе от этого будет прок? Отпусти!" "Оно верно, проку никакого, — ответил Голова. — Но разве ты не слышала, что знатная особа хоронится вместе со слугами — конюхами, поварами, телохранителями? А ты меня хочешь бросить на черном утесе посреди тайги, где черный ворон каркает, на меня беду накликает? Нет, не могу тебя отпустить!"
Делать нечего, пришлось Мыши тащить Голову дальше. Через восемьдесят пропастей, девяносто долин, по семидесяти кочкам протащила она его. Теперь и сам Крысий голова обессилел: на брюхе не только кожа — мясо все изошло, остался невредимым только желудок; от ран сознание помутилось, силы покинули, и он выпустил мышиный хвост, за который держался.
Сколько дней пролежал Голова, он и сам не знает. Наконец очнулся, открыл глаза, видит — солнце восходит. А кругом — сочная, зеленая трава. Поел он травы, в себя пришел. Так два дня и две ночи еще пролежал, не двигаясь с места, силу накапливая. За это время у него новое мясо на брюхе наросло, кожа затянулась и шерстью покрылась.
Обжился на новом месте Крысий голова, огляделся и думает про себя: "От добра добро не ищут. Лучше этого места вряд ли найду. Здесь можно прожить безбедно, здесь небоязно и умереть. Правильно ли я жил раньше? Не слишком ли большое гнездо сородичей имел я под своим началом? Не слишком ли много обязанностей лежало на мне? Зачем мне богатство и роскошь — все эти девяносто складов и восемьдесят амбаров? И неприступная крепость со сводчатыми воротами тоже мне не нужна. Вырою себе нору и буду жить-поживать".
Так и сделал: вырыл нору, питается былинками да корешками, живет. Неделю живет, месяц живет.
Как-то поутру прилетела птица Чечетка. Села на край норы и спрашивает: "Уж не тот ли Голова семидесяти шести крыс здесь поживает, который посреди мира, на пупе земли имел крепость неприступную с воротами сводчатыми, с девяноста складами и восемьюдесятью амбарами? Здравствуй, Крысий голова! Как ты попал сюда? Что с тобой случилось?" "Здравствуй, птичка-невеличка, — отвечает Голова. — Кто ты такая, что знаешь меня?" "Я — Чечетка, по лесам и лугам летаю, соком трав и деревьев, медом цветов питаюсь. Родина моя — в верхнем мире. Однажды далеко залетела я, заблудилась и не смогла найти своих сородичей. Так я сюда, в незнакомые края, попала. Не найдется ли что у тебя поесть, с голоду умираю". "Привыкшая питаться соком трав и медом цветов, захочешь ли ты есть мои коренья? — сказал Голова. — Но если не побрезгуешь — накормлю". Чечетка поела, отдохнула. "Ты, Крысий голова, меня угостил-накормил, теперь я тебя своей пищей попотчую", — и улетела.
Много ли, мало ли времени прошло, возвращается Чечетка, несет сок трав, смолу деревьев, мед цветов. Попробовал Крысий голова — понравилось. "Вот это еда! А я-то, дурень, горькими кореньями пробавляюсь. Научи меня, Чечетка, как такую пищу добывать!" "Научиться-то непросто, ты же не умеешь летать, — отвечает Чечетка. — Лучше так сделаем: составим компанию, ты будешь собирать былинки и коренья — и они нужны, а я — соки деревьев и мед цветов". Согласился Крысий голова, поселил у себя Чечетку, вместе жить стали. Питаются хорошо, каждый день у них на обед и смолы, и мед, и всякие другие сладости. А Чечетка — мало того — еще и песни поет, нет-нет да спрашивает: "Хорошо ли я тебя кормлю? Сладко ли?" Крысий голова не знает, что и отвечать: если бы не Чечетка, такой пищи ему бы в жизнь не отведать! Помалкивает, собирает свои вершки-корешки.
Жили они так сытно, согласно до Семенова дня, до того времени, когда лето подошло к концу. А лето кончилось — травы высохли, цветы завяли, смола застыла. Скоро и снег выпал, все закрыл. Перестала Чечетка носить еду, сама летает голодная. Настал черед Крысьему голове ее кормить. А тому жалко своих запасов. "На одного меня их хватило бы на всю зиму, — сам с собой рассуждает Голова, — а на двоих-то вряд ли". Стал он за каждый обед выговаривать Чечетке, ругать ее лентяйкой, дармоедкой. А потом решил и совсем выгнать. Птичка в слезы: "Куда я теперь пойду, где я себе пищи найду — ведь все заметено, покрыто снегом! Погубить меня хочешь, неблагодарный?!" "Ах, ты еще ругаешься!" — закричал Голова на Чечетку, схватил ее за хохол, бросил на землю, истоптал и выкинул из своей норы, приговаривая: "Быстроногая негодяйка, летающая дрянь, будешь знать, как надо себя вести!" "Что от тебя, клыкастой собаки, еще и можно было ожидать! — пропищала в ответ полуживая Чечетка. — За то, что целое лето я тебя кормила, теперь меня на верную смерть выгнал". Ничего не сказал на это Крысий голова, будто и не слышал.
Лежит Чечетка у Крысьей норы, совсем уж умирать собралась. И вдруг слышит родной голосок: "Кто и зачем тут лежит ни живой, ни мертвый?" "А кто спрашивает?" — подала свой голос птичка. "Я — Чечетка перелетная", — слышит в ответ. "Так помоги мне, сестрица, погибаю совсем". Рассказала она перелетной сестричке, как и что с ней произошло. Та ее выслушала и понесла на своих крыльях к их общей родне.
Птицы созвали совет, начали расспрашивать незадачливую путешественницу. Чечетка рассказывает, все как было: "С Крысьим головой, который когда-то имел неприступную крепость посреди мира, на пупе земли, мы составили товарищество: я носила сок травы, смолу деревьев, мед цветов, он собирал былинки и коренья. Пока было тепло, жили мы сытно и согласно: ели то, что я приносила, а его пищу прятали про запас. Но пришла зима, и он не только не поделился своим запасом, а совсем прогнал меня, да еще и избил напоследок. Разве это честно? Разве после этого он не негодяй?" "Подлый негодяй! — хором закричали чечетки. — Не позволим этой зубастой собаке обижать нашу сестру! Хоть он и Голова, но найдем и на него управу, есть и над ним Головы покрупнее!"
Стали искать управу, пожаловались на Крысью голову другим птицам. Князь-Желна выслушал их и отдал нужный приказ господину-Дятлу, господин Дятел, в свою очередь, дал распоряжение писарю-Ворону, тот по всей форме написал жалобу и передал ее голове-Ронже. Голова прочитал жалобу и всех, кто летает, — больших — это как журавль — или маленьких, как синичка, — всех, кто имеет крылья, плавает, бегает, собрал на общее собрание.
Собрание сошлось на том, что для беспристрастного разбора дела и вынесения справедливого приговора надо вызвать Крысью голову. Послали птицы к крысам бумагу, чтобы те доставили на суд своего старшего или сами наказали его. Однако крысы бумаги не приняли. "Он был нашим Головой, как мы можем его судить?" — ответили они. Тогда направили бумагу к Голове четвероногих — Зайцу. Тот посоветовался с князем-Волком, старшиной-Лисицей, писарем-Медведем и не нашел у них никакой поддержки. "Чечетка-перелетка сама же пришла к Крысьей голове, тот ей дал приют, поил-кормил, а теперь она на него же, нашего четвероногого собрата, жалуется". С тем и вернули бумагу птицам.
Рассердились, разгневались на явную несправедливость птицы и полетели с жалобой к своему царю — Орлу. Подают жалобу, показывают избитую Чечетку, говорят: "Царь-государь, погляди, что сделала с нашей малой сестрицей Чечеткой злая бессердечная Крыса! Ты, сильный и могучий, мудрый и справедливый, добрый и строгий, рассуди своим высшим судом, кто тут прав, а кто виноват, и накажи виноватого!"
Царь птиц — Орел посылает с письмом писаря-Ворона к царю зверей — Льву и просит, чтобы тот наказал виновного. Лев письмо прочел, разгневался, огненную шерсть свою ощетинил, гриву взъерошил, когти выпустил, зубы оскалил: "Еще чего! Будто у нас нет своей головы на плечах, и будто эта голова сама не соображает, что и как нужно делать, и ей подсказка требуется! Только этого и не хватало, чтобы мне кто-то повелевал-приказывал заниматься разбирательством каких-то ничтожных дел! Еще чего!"
Выслушал Ворон Льва, вернулся к своему парю, говорит: "Царь четвероногих отказался судить Крысью голову, сказал, что ему низко вникать в такие ничтожные дела". "Ах, так! — теперь разгневался и Орел. — Ну, мы ему покажем, что высоко и что низко!"
Из своего чернью украшенного города, из своего серебром отделанного жилища воспарил Орел и во главе своего пернатого воинства, выше облака белого, ниже неба синего, на могучих, гром издающих крыльях полетел ко Льву. Лев тоже собрал свое войско: были тут и силачи Медведи, и быстроногие Зайцы, и отважные Волки.
Опустился Орел на высокий холм, говорит: "Здравствуй, царь ходящих по земле, Лев!" "Здравствуй, царь летающих в небе, Орел! — отвечает Лев. — Зачем пожаловал?" "Я прилетел узнать, чего в тебе больше: силы или надменности. Я прилетел наказать тебя за твой дерзкий ответ на мою просьбу. Держись, царь четвероногих!"
Началась битва. Со страшным рыком бросился Лев на Орла, а Волки и Медведи на остальных птиц. Орел тоже испустил громовый крик, взмахнув могучими крыльями, поднял такой ветер, что он унес и рассеял все четвероногое войско. "Войска нет, но остался еще я. Поборемся!" — взревел Лев, подпрыгнул и шишкой, что на конце хвоста, изо всей силы ударил Орла и перешиб ему крыло и два ребра. Однако царь птиц и раненый не уступил царю зверей. Битва продолжалась. Ближние моря разбушевались, дальние океаны закачались, посреди морей-океанов каменные горы рушились. Морские рыбы в темный лес ушли, лесные обитатели в море скрылись, все перемешалось, земная твердь заколебалась. Только те из живущих, которые были очень далеко, уцелели. Вот какая битва была! Наконец, Орел изловчился, схватил Льва за горло и разорвал его. Лев заревел от боли и досады и умер.
Полное собрание сочинений и трудов : в 14 томах / Д. К. Сивцев-Суорун Омоллоон ; [сост. С..А. Леонтьева ; редкол.: В. Н. Иванов (гл. ред.), Р. Р. Жиркова; худож. Г. И. Попов]. Якутск: Якутия, 2006.
Т. 7 : Саха остуоруйалара / [ред. седьмого тома Р. С. Сибирякова]. - 2007. - 304 с. : ил.
КАК САВВА БОГАТЫМ СТАЛ
В стародавние времена в Якутске, тогда только-только купцы высоких гильдий появляться стали, жил на окраине в покосившемся домике торговец Савва. Среди люда торгового его всерьез не принимали, потому как был небогат и продавал только нитки, иголки да другую мелочь. Но ценили его за то, что редко кто во всем городе мог сказывать олонхо лучше Саввы. Вот и зазывали его в гости наперебой, чтобы послушать.
Однажды летом пустил Савва слух, что едет торговать в дальние глухие наслеги и, разжалобив купеческую братию рассказами о предстоящих лишениях и трудностях, занял у каждого в долг по два-три рубля. Пересчитал деньги — не так уж и мало получилось. Купил на них иголок разных, наперстков, ниток и много цветного ситца, навьючил три коня и к осени, под Семенов день, поехал в сторону Вилюя.
По дороге у каждого встречного расспрашивал, кто в этих краях из хозяев гостеприимнее и щедрее. У них и останавливался. Но ничего из своего товара в пути не продавал, прикидывал: "Вот доеду до дальних мест, где у людей и того нет, и другого не хватает, а мехов-пушнины полным-полно, — там и начну на соболей, белок да горностаев менять..."
Так и доехал он до Верхнего Вилюя. Стал расспрашивать о богачах, накопивших много пушнины. И прослышал о грозном вилюйском голове Сердитом Тимофее и трех его сыновьях. Повернул лошадей в их сторону. Чем ближе подъезжал к их владениям, тем страшнее становились слухи. Так боялись соседи головы — в разговоре о нем на шепот переходили.
Сказывали, что всякого, кто ему не приглянется, несмотря на чин и возраст, велел голова пороть плетьми, а потом запирать в холодном чулане. А прогневить его было немудрено.
Правила Сердитого Тимофея были таковы: гость, приехавший из другого наслега, должен был, перешагнув порог, поздороваться, а потом стоять и ждать, держа в руках рукавицы с шапкой.
Хозяин оценивал его долгим пристальным взглядом, прикидывал, чего он стоит, а потом указывал на соответствующее место. Только там можно было раздеться и сесть. Если же кто по незнанию или из дерзости нарушал эти правила, ему приходилось плохо.
В правом углу дома, на особом месте, стояли в ряд четыре стула, каждый со своим предназначением. Первый был застелен медвежьей шкурой и на спинке его было написано: "стул олонхосута", второй — волчьей шкурой, с надписью: "стул певца", третий покрыт оленьей шкурой — "стул сказочника", а четвертый — шкурой горного барана — "стул рассказчика".
Любой гость, севший на один из них, должен был выполнить приказ хозяина и оправдать надпись на спинке. А коли не мог, — бывал тут же бит и брошен в чулан. Вот такими нравами Сердитый Тимофей прославился.
Да только не остановило это Савву, нарочно он к его жилищу направился.
Привязал лошадей к сэргэ, снял поклажу, распряг не торопясь, и, как званый и дорогой гость, чинно вошел в дом. Увидел в главном углу семь золотых расписных икон, перекрестился на них, а потом подошел к сидящим на передней кровати хозяину-старику и его старухе. Первым протянул и пожал руки и при этом даже не глянул на их богатые замшевые одежды, украшенные мехом чернобурки. Повесил шапку и рукавицы на переднюю вешалку, снял пояс, расстегнул пальто и уселся на стул олонхосута.
Обомлевший хозяин, которому еще не доводилось видеть в собственном доме таких нахалов, пришел в себя и зашипел зло:
— Что за вертопрах, что за бестолочь к нам пожаловал?! Неужели ты не видишь, что перед тобой господин и его надо спросить, где и как сесть, а прежде еще и разрешения дождаться! По себе ли стул выбрал, недостойный!
— Ба, а на какой же стул я сел? — изобразив недоумение, Савва соскочил со стула и принялся его разглядывать.
— На стул олонхосута! — рявкнул хозяин. — Ты что, читать не умеешь?
— Умею, умею, просто внимания не обратил. А разве это что-то значит?
— Еще успеешь узнать, что значит, — ухмыльнулся Сердитый Тимофей.
— Ой, коли бы знал, никогда бы на него не сел, ведь ни песен, ни олонхо, ни сказок не знаю.
— Тем хуже для тебя.
— А может, мне на другое место пересесть? — изобразил испуг Савва,—Я могу и поскромнее, поближе к двери...
— Нет уж! — закричал хозяин. — Куда сел — там и сиди! — Помолчав, не очень дружелюбно спросил: приехал-то откуда?
— Из Якутска.
— Из Якутска? — голос старика чуть потеплел. Далеко. Редко кто оттуда к нам добирается... Тогда уж ладно, рассказывай, как там жизнь...
Начал Савва вспоминать городские новости и проговорил до самого вечера.
А тут и три сына хозяина подошли. Старший — наслежный князь, средний — помощник князя, младший — просто достойный человек.
Сварили жеребятину, вскипятили чай. Все сели ужинать и разговорчивого гостя пригласили, а тот знай, уплетает за обе щеки, самые жирные куски выбирает.
Кончили есть, посмотрел хозяин на Савву и говорит:
— А теперь, друг, поставь-ка перед камельком стул олонхосута и исполни его предназначение.
— Да ты что, господин, не смогу я! — всплеснул руками Савва.
— Да сколько его можно уговаривать! — разозлился старик. — Не хочет — не надо! Бросьте его в чулан, но так уж и быть, не портите, из таких дальних мест приехал...
Навалились на Савву сыновья, связали крепко и утащили волоком в чулан. Лежит он, а старик за перегородкой его ругает.
Прошло немного времени — взмолился Савва:
— Выпустите меня, люди добрые! Попробую я вам спеть олонхо, доводилось когда-то от деда слышать...
— Ишь как заговорил, — усмехнулся хозяин, — быстро вспомнил.
Тащите его сюда.
Развязали парни Савву, выпустили из чулана, Отряхнулся он, поправил одежду и говорит:
— Спою я вам, но хочу предупредить сразу: человек я с причудами. Коли губы мои не развяжутся, язык не сдвинется, — ни слова пропеть я не смогу, а уж если губы расшевелятся, язык разгонится, — тут меня не остановить, как ни пытайтесь. Потому и не хотел я олонхо сказывать, боялся, как бы вам от этого вреда не вышло.
— Ничего, с одним взбесившимся мои парни справятся, — чванливо обронил старик. — Ставь-ка стул к очагу да начинай побыстрей!
Уселся поудобней Савва и запел для начала тойук, принялся красочно описывать местность вокруг, богатые угодья, красивое жилище.
Понравилось старику и сыновьям. Несколько часов слушали, а потом снова сварили мясо, поели. Усадили Савву на почетное место, поставили перед ним большую кытыйу с медным ободом, полную свежих сливок, — горло промачивать. Сами стали вокруг пристраиваться. Старики, подтащив две широкие лавки, положили на них перины с подушками, улеглись.
Приготовились все, замерли.
Начал Савва сказывать олонхо о великих приключениях знаменитого богатыря. Все увлекательнее оно становилось, все сильнее захлестывало. Лежал Сердитый Тимофей и не мог понять — то ли наяву все это происходит, то ли во сне, то ли в песне олонхосута. Но тут приспичило ему выйти во двор по нужде. Свернул он за тот угол дома, что ближе к лесу, да и повстречался лицом к лицу с бедой: выскочил из чащи матерый медведь, заграбастал старика, забросил за спину и помчался прочь. Закричал было Сердитый Тимофей, но его никто не услышал — все олонхосутом были заняты.
Унес его медведь в нехоженый дремучий лес. Там, на огромной горе, у великой реки была вырыта берлога, в нее-то и затолкал старика зверь. Положил его к стенке, а сам с краю лег и выход травой-ветками заделал. Понял Сердитый Тимофей, что медведь лег спать на всю зиму, затосковал, заплакал, но потревожить зверя побоялся. Вскоре медведь уснул, а старик, чтобы не умереть от голода, стал потихоньку сосать его лапу до весны.
С первым теплом вылез зверь из берлоги и старика вытащил. Стал его за собой везде водить. Ели они прошлогоднюю бруснику, ловили зайцев. У старика одна дума-печаль в голове билась: "Пора сева началась, как же мои домочадцы с ним управляются, живут без меня как?" Однажды, когда медведь ушел на охоту, старик попробовал сбежать, но ничего из этого не вышло. Настиг его зверь и так бока намял — еле жив остался. Присмирел
Сердитый Тимофей, послушным и покорным стал.
Так и бродили они по лесу, а однажды вышли на северную сторону старикова аласа. Выглянул он из-за кустов и увидел: мусор не убран, пашня не засеяна и засохла, а на аласе — танцы да игры в самом разгаре, и запевалой в хороводе-осуохае его старуха, за которой прежде таких талантов не замечалось. Все поют, пляшут, смеются радостно. Почернел старик от досады и обиды: "Стоило без меня зиму перезимовать, как все опустились, разболтались. Рады, что я пропал, в игрища ударились. Даже сено и то в стога не сложили! Чтоб вы все там сгорели, бездельники!"
Плюнул и ушел. А осенью оказались они на этом аласе снова. И опять заскребло душу старика. К уборке сена только-только приступили, первые копешки поставили. Зерно на корню засыхает, осыпается. А возле дома опять песни да танцы.
Обошли они другие угодья — и там не лучше. Изгороди поломаны и не закрыты, скот все запасы разорил, землю истоптал так, будто на ней ничего и не росло. Опять принялся проклинать лодырей старик да поминать про себя недобрыми словами медведя, что взял его в плен и оторвал от хозяйства. "Ведь находятся же на других зверей охотники, а этого никто пристрелить не может!"
И снова наступила зима. Опять залегли они в берлогу. Сосет старик лапу, причмокивает. И под Михайлов день вдруг слышит наверху шум и людские голоса. Понял он, что пришли охотники брать зверя в берлоге. Обрадовался, а потом испугался: "А вдруг они вместе с ним и меня убьют?" И решал еще до того, как они начнут будить медведя, выскочить и предупредить, маг человек тут есть. Рванулся наверх, закричал истошно, вылетел в дыру, а напротив — здоровенный тунгус с усами, топор наготове держит. Не успел старик глазом моргнуть, как тунгус с размаху треснул его обухом по голове. Помутилось у него сознание, рухнул на снег...
... Поет себе Савва олонхо, да на слушателей поглядывает. Смотрит, а хозяина как будто сон сморил. И вдруг Сердитый Тимофей как подскочит на своей перине, ударился лбом о поперечную балку и свалился без сознания. Закричали, заметались перепутанные домочадцы, тормошить его принялись. Очнулся старик, головой трясет, ничего понять не может, а Савва, знай, поет олонхо.
— Никак не могу! — развел руками Савва. — Я же предупреждал, если мой язык развяжется...
— Заклинаю тебя, остановись! — просил со слезами старик.
— Пока не допою олонхо — не могу. Такой уж я человек, говорил, что с причудами.
— Остановись!
— А не хочешь слушать — спи, тебе еще один хороший сон привидится.
Совсем испугался старик, упал на колени перед олонхосутом, начал уговаривать:
— Два амбара с пушниной у меня есть, самой отборной. Выбирай, что душе приглянется, только не пой больше. Нагружай всех трех своих коней и уезжай поскорее!
— Нет, не могу, — не сдается Савва и посмеивается.
— Остановись, любую пушнину возьми! — стали просить старуха и все три сына.
— Ладно уж, — вздохнул тяжело Савва, — пусть будет грех на моей душе, не допою в первый раз олонхо до конца... Где там ваша пушнина?
Умолк Савва. Все успокоились, легли спать. А рано утром нагрузил он своих лошадей и отправился назад в Якутск, где и зажил в достатке и довольствии. А в доме Сердитого Тимофея с того раза невзлюбили олонхосутов и стали их бояться, гостей же хозяин больше уже никогда не порол и в чулан не садил.
Полное собрание сочинений и трудов : в 14 томах / Д. К. Сивцев-Суорун Омоллоон ; [сост. С..А. Леонтьева ; редкол.: В. Н. Иванов (гл. ред.), Р. Р. Жиркова; худож. Г. И. Попов]. Якутск: Якутия, 2006.
Т. 7 : Саха остуоруйалара / [ред. седьмого тома Р. С. Сибирякова]. - 2007. - 304 с. : ил.
ВОДЯНАЯ КРЫСА И ПТИЧКА
Однажды водяная крыса и птичка согласились жить вместе. Водяная крыса обещала пустить зимой птичку в свою нору и кормить своими запасами. А птичка обязалась весной, когда вода заливает нору водяной крысы, устроить ее в своем гнезде и кормить насекомыми. Бедная птичка выполнила свое обещание. Из собранной ею пищи водяная крыса отбирала все, что ей нравилось. Так они дружно провели весну и лето.
Осенью, когда начал падать снег, водяная крыса, как уговорились, пустила птичку в свою нору. Однако стала кормить птичку самой худшей пищей, большей частью кореньями. Бедам птичка стала пропадать от истощения. Наконец, изведав муки, она вынуждена была сказать:
— Сожительница моя, я тебе отбирала самое лучшее из моей пищи. А ты мне отдаешь самое худшее. На будущий год я уйду от тебя.
Водяная крыса рассердилась:
— Черная мошенница, всю зиму объедала меня, да еще говоришь такие слова! — и расцарапала кожу на голове птички.
С тех пор расплодились птички с красной головкой. А водяные крысы каждой весной дрожат у ивы, когда их нору заливают вешние воды.
Когда-то, говорят, Волк и Лиса жили вместе и кормились с одного стола. Летом копили еду на долгую холодную и голодную зиму. И вот как-то запаслись они на зиму берестяной кадушкой хаяка — замороженного масла со сметаной. И уговор при этом сделали: запаса своего не трогать, а беречь на случай крайней нужды.
Но прошло какое-то время, и Лиса говорит Волку:
— Волчище, а Волчище! Может, принесем кружок хаяка и съедим?
— Нет, нет, — сердито ответил Волк. — Больно рано тебе захотелось хаяка — вся зима еще впереди. Будем питаться, пока чем придется.
Лиса себе места не находит: то сядет, то встанет, то из юрты выйдет, то опять вернется. И опять к Волку:
— Ну, если так, схожу-ка я, старина, в гости.
— К кому же это ты собралась? — спросил Волк.
— Э-э, далеко не уйду, — ответила Лисица. — Схожу к нашему соседу Хара Хаану.
— Что ж, сходи. Только и мне какого-нибудь гостинца принеси.
— Принесу, принесу, а как же! — И только хвост хитрой лисицы мелькнул в двери.
Вышла плутовка из юрты — и сразу же в погреб. Приподняла крышку берестяной кадки и начала уминать хаяк за обе щеки. Хаяк так понравился Лисе, что она и не заметила, как очистила кадку до верхнего обруча.
— О, я, кажется, слишком увлеклась. Не дай бог, узнает мой сожитель — несдобровать мне.
Соскребла Лиса остатки еды с мордочки, со своих лап, скатала комочек хаяка величиной с куриное яйцо. С этим гостинцем и вернулась тихая да ласковая в дом.
— Ого, уже пришла? — удивился ее скорому возвращению Волк.
— Как же не прийти, — умильным голосом отвечает Лиса, — куда я денусь.
— Как поживают соседи?
— Ээ, у соседей нынче большая радость и веселье: старшая невестка сына родила. Початочком назвали.
— И чем там угощали?
— Гостей на левой половине потчевали хаяком, на правой — потрохами, в красном углу ели конину, а у двери — саламат.
— О, как много всего было! А что мне принесла?
— Ээ, названий много, а есть нечего: каждому доставалась самая малость. Вот все, что смогла принести для тебя, — и Лиса кинула Волку свой гостинец.
Прожили они так еще неделю. Лиса, подкрепившись хаяком, теперь могла топить печь, убираться, что-то еще делать по дому. Волк же, свернувшись кренделем, дремал в углу.
И опять Лиса говорит Волку':
— Ты бы, старина, чем вот так дремать, сходил бы к Хара Хаану, авось что-нибудь перепадет.
— Нет, не пойду. Чего хорошего, собаки Хара Хаана еще сожрут меня. У меня с ними старые счеты.
— Тогда не сходить ли опять мне!
— Что ж, сходи. Только про гостинец не забудь.
— Не забуду.
Вильнул в двери Лисий хвост: выскользнула плутовка из юрты и прямым ходом в погреб.
На этот раз еще слаще показался хаяк проголодавшейся Лисе, опорожнила она кадку до нижнего обруча. А насытившись, опять соскребла со своей мордочки, лап остатки лакомства и скатала комок величиной с кулак пятилетнего ребенка. Вернулась с гостинцем в юрту добрая и ласковая.
— Что-то ты нынче долго, — сказал Волк, еле шевеля языком от голода. — Уж опять не праздник ли какой у Хара Хаана?
— Да, у соседа опять радость и веселье: у средней невестки первенец на свет появился... На вот, тебе гостинец принесла.
Проглотил Волк комочек хаяка — только зубы щелкнули.
— Какое имя дали ребенку?
— Обруч, говорят.
— Тоже нашли имя!
Волк опять свернулся кренделем и задремал.
Прошла еще неделя.
— Волчище, зачем же мы так мучаемся, — опять о том же заводит разговор Лиса. — Давай съедим хаяк.
— Рано, рано, Лисица, — отвечает Волк. — Подождем, потерпим еще немного. Самые сильные морозы, а значит и самый большой голод еще впереди.
Крутится, вертится Лиса, места себе не находит. И хочется ей опять в погреб наведаться, и Волка боится.
— А почему бы тебе, старина, не навестить соседа Хара Хаана? — опять приступает Лиса к своему сожителю. — Ну что ты ни разу не проведаешь его? Нехорошо!
— Говорил же я тебе: не очень-то дружны со мной собаки Хара Хаана. Покажись я, они подумают: пришел хозяйский скот резать и живо накинутся на меня.
— Выходит, опять мне идти надо?
— Иди, может, опять что-нибудь перепадет.
Плутовке лишь этого и надо. Как только заслышала волчье "иди" — за дверь да в погреб. Доела она весь хаяк, соскребла остатки со дна кадки, собрала с пола крошки, скатала в комок величиной с напальчник рукавицы и как ни в чем не бывало вернулась в хату.
— Долгонько же ты гостила! — сказал Волк.
— Да ведь опять на торжество угадала. У младшей невестки сын родился.
— И как решили назвать парня?
— Днище.
— Первый раз слышу такое имя... И чем угощали?
— Угощение было богатое. Жаль, ты со мной не пошел, а то бы тоже наелся до отвала.
— Чего мне принесла?
— Видишь ли, вся пища была жидкая и горячая, ее не унесешь. Вот все, что я сумела захватить для тебя.
И бросила Волку последний комок хаяка. Проглотил его Волк, облизнулся: вкусно, но мало!
Прошло еще две недели. Чувствует Волк, конец ему приходит, поголодает он так еще немного, и уже не пригодится ему хаяк.
— Пойдем в погреб, Лиса, — сказал он, подымаясь со своего места и пошатываясь от слабости. — Надо подкрепиться.
Пришли они в погреб. Увидел Волк пустую кадушку и взвыл от горя и обиды:
— Ах ты, р-рыжая вор-р-ровка! Вот куда ты ходила на праздники, вот где тебя угощали!
— Как ты можешь так говорить?! — заюлила, завизжала Лиса. — Небось сам все слопал, когда я гостила. То-то ты не хотел из дома уходить!
Лиса кричала так громко и пронзительно, что послушать со стороны — не она, а Волк съел их общий запас.
— Чтобы я еще когда-нибудь поверил Лисице?!
— А я чтобы еще когда-нибудь имела дело с Волком!.. Быть тебе весь свой век лесной собакой!
— А на твоих следах пусть всегда будут насторожены капканы! Пусть всегда на твоей лесной тропе будет натянута тетива самострела!
Они еще какое-то время ругались-бранились, а потом разошлись в разные стороны. Разошлись навсегда.
Полное собрание сочинений и трудов : в 14 томах / Д. К. Сивцев-Суорун Омоллоон ; [сост. С..А. Леонтьева ; редкол.: В. Н. Иванов (гл. ред.), Р. Р. Жиркова; худож. Г. И. Попов]. Якутск: Якутия, 2006.
Т. 7 : Саха остуоруйалара / [ред. седьмого тома Р. С. Сибирякова]. - 2007. - 304 с. : ил.
ВОР КУТУРУК
В стародавние времена жил, говорят, человек по имени Кутурук. Ни жены, ни детей и никакого богатства у него не было. Кормился он охотой, а также тащил, что плохо лежало и что попадалось ему под руку. Воровал он так ловко, что, кто бы ни пытался, не мог его поймать. И, хотя говорится, что не пойман — не вор, все его звали не иначе, как вор Кутурук.
Близким соседом Кутурука был богатый и многодетный Харах Хаан.
И вот однажды Кутурук пришел к своему соседу, устроился около камелька, сидит, греется. Баай Харах Хаан, лежавший на ороне, подождал, что скажет пришедший, не дождался, сам первый заговорил.
— Зачем пришел, черномазый? И что сидишь, молча у моего огня, и греешь свою воровскую рожу?
— Ээ, мой господин! В кои-то веки пришел к тебе по-соседски, в гости, а ты вместо того, чтобы как следует угостить меня, всякие обидные слова говоришь. Хорошо ли это?
— Ладно, парень, — отвечает Харах Хаан. — Я тебя накормлю и напою, только сначала покажи мне свою молодецкую удаль. Что ты умеешь делать?
— Я немного умею воровать, — скромно сказал Кутурук.
— Что ж, кому что, — усмехнулся Харах Хаан. — Покажи, как ты воруешь. Если покажешь себя хорошим вором — похвалю и награжу, а если плохим — уж не пеняй — накажу.
— Пусть будет так, — согласился Кутурук. — Скажи, что я должен у тебя украсть.
— У моей дочери есть серебряные серьги величиной с горшок скупого человека. Я спрячу эти серьги, а ты сегодня ночью приди и укради. Если сумеешь украсть, отдам за тебя дочь, дам много скота и всякого другого добра. Если же не сумеешь, берегись, твоей спине придется горячо, я тебя навсегда отучу воровать.
— Благодарю, почтеннейший! Теперь я вижу, что ты твердо решил сделать из меня человека. Серьги можешь прятать куда угодно. Один уговор: не прячь их в землю.
Так они и порешили.
Кутурук сразу же вернулся домой. А Харах Хаан начал готовиться к встрече вора.
У дверей он привязал двух злых собак. Во дворе выставил десять всадников. На шесток поставил ковш с горячим маслом. И только после всего этого вынул серьги из ушей дочери, положил их в рот и лег спать.
До полуночи все бодрствовали, ждали Кутурука, но перед рассветом всех одолел глубокий сон.
Тогда-то и заявился вор Кутурук. Перво-наперво лошадей и спящих всадников он спутал и привязал к городьбе. В конюшне стояли жеребята, он поймал одного, разрубил пополам и бросил собакам. Затем выпил масло из ковша, а вместо него налил в ковш воды. После этого вытащил желчный пузырь у коровы и влил его содержимое в открытый рот спящего Харах Хаана.
Почувствовав страшную горечь, Харах Хаан выплюнул желчь на пол, а вместе с нею и серебряные серьги. Кутуруку только этого и было надо: схватив серьги, он выскочил из дома и был таков.
Харах Хаан стал громко кричать. Проснувшаяся от его крика жена схватила ковш и, чтобы светлее стало в доме, плеснула из него на тлеющие угли. Однако угли зашипели и совсем погасли. Хозяйка рассердилась:
— Ведь сказано же было вечером, чтобы налили в ковш масла, так нет, налили воды. С ума, что ли, мои милые дочки сошли?!
На голос матери проснулась одна из дочерей.
— Я вчера вечером сама налила полный ковш масла и поставила на шесток, — сказала она. — Не иначе его старуха Симэхсин выпила и налила воду.
Хозяйка начала в досаде колотить старуху Симэхсин своей палкой с медными побрякушками. А проснувшиеся сыновья Харах Хаана выбежали во двор. И что они увидели? Сторожевые собаки доедают жеребенка, а десять всадников, согнувшись, крепко спят.
— Проснитесь, засони! — закричали сыновья Харах Хаана. — Вор убежал, скачите за ним в погоню!
Всадники проснулись и с криком начали хлестать своих лошадей. Лошади стали биться и сбросили седоков. Когда, наконец, сообразив, в чем дело, и отвязав лошадей, парни пустились в погоню, было уже поздно: Кутурук успел добраться до дома и лег спать.
Конники ворвались к нему на двор, начали стучать в окна и двери. Но вышедший на стук заспанный хозяин на их вопросы, где он был и что делал ночью, только развел руками:
— Где я мог быть, что вы, ребята? Сплю с самого вечера, вы вот разбудили.
Парни вернулись к Харах Хаану и сказали, что нашли Кутурука спящим.
А когда Кутурук пришел к соседу сам и показал серебряные серьги, ничего не оставалось Харах Хаану, как сдержать свое слово. Выдал он за Кутурука свою дочь и выделил ей в наследство четвертую часть своего богатства.
Говорят, долго жил вор Кутурук припеваючи.
Полное собрание сочинений и трудов : в 14 томах / Д. К. Сивцев-Суорун Омоллоон ; [сост. С..А. Леонтьева ; редкол.: В. Н. Иванов (гл. ред.), Р. Р. Жиркова; худож. Г. И. Попов]. Якутск: Якутия, 2006.
Т. 7 : Саха остуоруйалара / [ред. седьмого тома Р. С. Сибирякова]. - 2007. - 304 с. : ил.
Мэҥэ Хаҥалас оройуонун 2-с Мэлдьэхси нэһилиэгин киһитэ, 1858 с. төрөөбүт Екатерина Афанасьевна Шадрина диэн үөрэҕэ суох эмээхсин тылыттан М. Д. Кривогорницын суруйбута, кулун тутар ый, 1940 с.
Орджоникидзе оройуона, Нөмүгү нэһилиэгэ, 70 саастаах Гаврил Александрович В а с и л ь е в тылыттан Г. У. Эргис суруйбута, атырдьах ыйа, 1934 с., Хоптолоох сайылык.
— "Аны сарсын киэһэ тиийиэхпит. Сиэбит да сүөһүлэрин иэстээн ыллылар, таҥыннарбыт да таҥастарын сыгынньахтаатылар", — дииллэр. "Үс хонук устата туох да көстүбэт гына күн тахсыа суоҕа, халлаан сырдыа суоҕа, онуоха эн тураҥҥын сылдьымаар", — диэбиттэрэ, Баай Хара Хаан өлбүт ийэлээх аҕата,— диир.
Түүн баранан, сарсыарда буолуута, халлаан сырдыыр кэмигэр сырдаабата. Эрэйдээх-Буруйдаах дьиэ таһыгар тахсыбата. Үс хонон баран, халлаан сырдыыр, күн тахсар. Эрэйдээх-Буруйдаах туран аһаан-сиэн баран, күн ортотуттан киэһэ ыалын көрө барар. Ыалын баран көрбүтэ, доҕоор, сүөһү да суох, үп-сээбэс да суох, ыал да суох, сэргэ да суох, дьиэтин онно куоҕас оонньуур кутата буолан хаалбыт — хара буордаах уу-дьэбэрэ.
Дьэ, ол баай Хара Хаан уола, Эрэйдээх-Буруйдаах ойоҕун ылаары, ол курдук дьаабы буолбута үһү.
Оттон Эрэйдээх-Буруйдаах этэҥҥэ олорбут. Дьахтара улуу удаҕан эбитэ үһү.
Абый оройуона, Муҥурдаах нэһилиэгэ, "1 Сыһыл сардаҥа" колхоз чилиэнэ 66 саастаах Константин Иванович Чирков тылыттан Г. М. Васильев суруйбута. Атырдьах ыйын 5 күнэ, 1945 с.
НА СО ССФ архива, ф. 5, оп. 23, дь. 7, л. 109— 112. Саха остуоруйулара/ сост. Эргис Г.У. Якутск, НКИ "Бичик", 1996.